[Тася]

СТРАДАНИЯ. РЕИНКАРНАЦИЯ: почему православие не может ее принять?

Этот разговор вырос из одной услышанной нами истории. Истории мальчика, который родился в семье алкоголиков, был сдан в детдом, а в подростковом возрасте связался с дурной компанией и после первого же «дела» угодил в детскую тюрьму. Там над ним надругались. И мальчик повесился... Ужасная жизнь, ужасная смерть. Заслуженная ли? Как ее объяснить?!

Для многих людей такие истории — аргумент в пользу реинкарнации, или веры в перевоплощение, переселение душ. Она, казалось бы, дает ясный и простой ответ: такая участь — не что иное, как наказание за прегрешения прошлых жизней.

Почему христианство не может принять реинкарнацию? Говорим об этом с протоиереем Игорем Фоминым.

Бог и бюрократия

— Отец Игорь, история этого мальчика — далеко не единственная в своем роде. Строго говоря, этого несчастного и за гробом ничего хорошего не ожидает, ведь он, получается, *******йца. Такая судьба просто не укладывается в голове...

— Во-первых, мы с Вами должны сразу понять, что Бог — это не бюрократ. Допустим, если ты в заупокойной записке написал имя здравствующего человека — это не значит, что тот умрет. Бог не бюрократ!

ПРАВОСЛАВИЕ ГОВОРИТ О ТОМ, ЧТО МЫ, ПРЕЖДЕ ВСЕГО, НЕ МОЖЕМ СЕСТЬ НА ПРЕСТОЛ СУДЬИ ВСЕВЫШНЕГО И РАСПОРЯЖАТЬСЯ, КУДА КОГО ПОСЛАТЬ — В АД ИЛИ В РАЙ.

В Православии почитаются святые, которые стяжали благодать у Бога и являются для нас образцом следования за Христом. Но это не значит, что кроме них больше никто благодать не стяжал, — это очень важный момент.

Если парнишка покончил жизнь *******йством, его дальнейшую участь знает точно только Бог, ведающий всю его жизнь. Милосердный Бог разберется, понимаете?

Есть такая замечательная мысль в православном Предании. Если мы попадем в рай, то удивимся трем вещам: мы не увидим в раю тех, кто там должен бы быть по нашим человеческим понятиям; мы увидим тех, кого вроде бы там быть не должно; и, наконец, мы удивимся, что сами там оказались.

— А разве нельзя сказать, что судьба этого парнишки была фактически предопределена условиями, в которых он рос?

— Нет никакой предопределенности судьбы, Православие этого не принимает.

Я могу Вам привести аналогичный пример. В одном из церковных учреждений работал парень. Мама родила его очень рано, в 15 лет, и сразу отдала в детский дом. Это происходило еще в советское время, мама была бесправна, за нее решение принимала ее мать — бабушка этого парня.

Впоследствии он мне рассказывал о своем житии-бытии в детдоме — у нас в армии не было такого кошмара, какой происходил там! Однажды парень не выдержал, схватил стол и швырнул его в закрытое окно. Начальство, чтобы с ним не возиться, на основании этого случая оформило ему диагноз — слабоумие или что-то в этом роде — поставило самую тяжелую группу инвалидности и отправило в интернат для умалишенных. Там я с ним и познакомился — мы с женой ходили помогать в это учреждение еще до того, как поженились.

Так вот он, представьте себе, вырвался из этой системы! Как? Он «уцепился» за Церковь: сначала нашел священника Алексия Грачева* и стал его духовным чадом, а после его смерти попал ко мне. Нашел школу, восполнил свое образование и попросил, чтобы с него сняли группу инвалидности. А это было очень и очень непросто сделать! Но у него получилось. Затем он поступил в техникум, потом — в семинарию, окончил ее… Вы представляете, какими усилиями все это было сделано! Большинство его товарищей по детскому дому умерли, спились, стали бездомными...

Я хочу сказать, что мы свою судьбу творим сами, и этот парень тому пример. Тот, кто плывет по течению, может говорить: «Это мой фатум, мне это предначертано» — так легче жить и думать. Можно еще свалить на кого-нибудь — на папу, маму...

— Но ведь статистика говорит о другом: процент тех людей, которые растут в детдоме и потом вписываются в обычную жизнь, очень мал. Все остальные катятся по наклонной...

— Да, я согласен. Но мы сейчас говорим о личности, о том, что у любого человека есть возможность вырваться. Статистика в таком разговоре не есть последний аргумент, мне кажется. Допустим, сколько людей могут заболеть полиомиелитом? Скажем, один на миллион. Но какое дело родителю, у которого заболел ребенок, до статистики? Мы говорим сейчас о личности.